СВЯТИТЕЛЬ ЛУКА ( ВОЙНО-ЯСЕНЕЦКИЙ)

« В служении Богу — вся моя радость, вся моя жизнь,

ибо глубока моя вера».

Святитель

Лука (Войно-Ясенецкий)

«Доктор, вы теперь знаете гораздо больше, чем я…», — сказал на экзамене талантливому выпускнику-хирургу профессор П.И. Морозов.

Молодого доктора звали Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий…

В юности он отказался от своей мечты стать художником, решив, что не вправе заниматься тем, что ему нравится, что он должен помогать ближним и облегчать их страдания. Валентин поступил на медицинский факультет Киевского университета имени Святого Владимира.

«Я изучал медицину с исключительной целью быть всю жизнь деревенским, мужицким врачом, помогать бедным людям», — так позднее напишет он в своих мемуарах. Дав зарок служить простому мужику, Войно-Ясенецкий не отрекся от него до конца своей медицинской карьеры.

Однако в 1903 году, сразу после окончания университета, поехать в деревню ему не удалось, помешала русско-японская война. С началом войны на Дальний Восток отправлялись медицинские отряды для оказания помощи раненым. 30 марта 1904 года, в составе отряда Красного Креста, в Забайкалье выехал и Валентин Войно-Ясенецкий.

Месяц спустя, с дороги (отряд направился в Читу), младший врач послал родным коротенькое письмо, в котором высказал почтительное удивление перед мощью природы, перед дикостью и размахом далекого края: «Почти целый день сегодня едем тайгой. Какая глушь, какая дикая картина! Бурелом, бурелом без конца… приходят на память те бродяги, что ходили по этой тайге тысячи верст, и не верится, чтобы человек мог столько перенести…»

Всего один год провел будущий Святитель в Чите, но именно этот город стала для него тем местом, где произошли два важных события в его жизни.

Здесь, в Чите, он получил возможность испытать себя как хирург и с этого начнется его земное восхождение — служение людям. Главный врач поручил молодому выпускнику Киевского университета заведовать хирургическим отделением и не ошибся: операции, проводимые Валентином Феликсовичем, были сложными и проходили безупречно, неудач не было. Он напишет из Читы: «… стал сразу делать крупные операции на костях, суставах и черепе. Результаты работы были вполне хорошими, ошибок я не делал, несчастий не бывало».

Спасение многих стало целью жизни знаменитого впоследствии хирурга. Работали хирурги не покладая рук — кровавая война не щадила солдат.

Во время и после операций Валентину часто помогала сестра милосердия Анна Васильевна Ланская. Он знал ее еще по Киеву — там, в военном госпитале, ее называли «святой сестрой».

«В Чите я женился на сестре милосердия… Она покорила меня не столько своей красотой, сколько исключительной добротой и кротостью характера», — сообщал он в письме.

Обвенчались Валентин и Анна в древней Михайло-Архангельской церкви.

В 1905 году они с женой поселились в небольшом уездном городке Ардатове Симбирской губернии, затем — в Курской, в деревне Верхний Любаж. Потекли тяжелейшие будни земского врача. Больницы были бедными, плохо оборудованными, однако, верный своему врачебному долгу Войно-Ясенецкий, ни на что не обращал внимания, работая с утра до глубокой ночи. Молодому врачу то и дело приходилось принимать самые серьезные, порой жизненно важные решения.

В эти первые годы нелегким оставался быт и материальное положение молодой четы.

В 1908 году у них было уже двое детей — сын Михаил и дочь Елена. Семья перебралась на Украину, в Золотоношу, где Валентину Феликсовичу нашлось место амбулаторного врача. Но без настоящей работы он томился, настоящей же считал только хирургию. Он решается ехать в Москву и поступает в экстернатуру.

«Из Москвы не хочу уезжать прежде чем не возьму от нее того, что нужно мне: знаний и умений научно работать, — писал он жене. — Я, по обыкновению, не знаю меры в работе и уже сильно переутомился…А работа предстоит большая: для диссертации надо изучить французский язык и прочитать около пятисот работ на французском и немецком языках. Кроме того, много работать придется над докторскими экзаменами… Во всяком случае, стать доктором медицины нельзя раньше, чем к январю 1910 года, если в это время быть свободным от всяких других занятий. Зато потом будет мне широкая дорога… »

Доктором медицины он стал не к 1910, а лишь восемь лет спустя, почти на пороге революции 1917 года.

А «широкая дорога» откроется ему в иную пору, в иную эпоху и в иной ипостаси, когда не было уже в живых его жены Анны. Анна прожила только 37 лет и в 1919 году, оставив мужу троих сыновей и дочь. Она умерла от туберкулеза в Ташкенте, куда семья переехала ради ее здоровья,

Вплоть до 1923 года Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий работает хирургом в Ташкенте и там же преподает в университете, активно участвует в жизни Русской Православной Церкви. Епископ Ташкентский Иннокентий, видя искреннюю веру врача, сказал ему: «Доктор, вам надо быть священником». Владыка Лука по этому поводу вспоминает: «У меня не было и мыслей о священстве, но слова Преосвященного Иннокентия я принял как Божий призыв…»

В 1921 году Войно-Ясенецкий был рукоположен во дьяконы, а через неделю — в праздник Сретенья Господня — во иереи.

Будучи священником, отец Валентин продолжает оперировать и преподавать на медицинском факультете, приходя на лекции в облачении священника с наперсным крестом на груди. Конечно, в университете находились люди, которые серьезно ставили вопрос о том, «допустимо ли в советской высшей школе доверять воспитание молодежи верующему?»

1922 год и начало 1923-го были для Русской Православной Церкви трагическими. По стране прокатилась мощная волна антирелигиозной пропаганды. Не проходило дня, чтобы в газетах не появлялось объявлений об аресте священников и епископов. Открытые судебные процессы, на которых священников обвиняли во всех смертных грехах, шли по всей стране. Тюрьмы были переполнены священниками, отвергнувшими обновленчество и сохранившими верность Патриарху Тихону, который призывал блюсти чистоту Святой Православной веры.

Одна за другой следовали антирелигиозные лекции, спектакли, вскрытие мощей, осквернение храмов. Особенно усердствовала молодежь, для которой кощунство над святынями и священнослужителями превратилось в привычку. Улюлюканье и свист, которыми они сопровождали священников на улицах, стало типичным явлением того времени. Антицерковная кампания 1922 года завершилась грандиозным карнавальным «комсомольским рождеством», когда молодежь вышла 25 декабря на улицы с пением оскорбительных для верующих частушек, с чучелами в священнических одеждах.

Начавшийся в Москве раскол очень скоро докатился и до Ташкента. Обновленцы и тут начали захватывать приходы и церковные должности.

И в то время, когда обновленцы ждали прибытия в Ташкент «своего» епископа, в городе вдруг объявился местный епископ, верный сторонник Патриарха Тихона.

Им стал в 1923 году принявший тайный монашеский постриг и возведенный в епископский сан святитель Лука Войно-Ясенецкий.

Вот как он описывает так же тайно совершенный обряд рукоположения его во епископы: «Все мы утром отправились в церковь. Заперли за собой дверь и не звонили, а сразу начали службу и в начале литургии совершили хиротонию во епископа. При хиротонии хиротонисуемый склоняется над престолом, а архиерей держит над его головой разомкнутое Евангелие. В этот важный момент хиротонии, когда архиереи разогнули над моей головой Евангелие и читали совершительные слова таинства священства, я пришел в такое глубокое волнение, что всем телом задрожал, и потом архиереи говорили, что подобного волнения не видели никогда… Когда сообщили об этой хиротонии Патриарху Тихону, то он, ни минуты не задумываясь, утвердил и признал законной мою хиротонию», которую совершил сосланный архиерей, получивший от Патриарха Тихона право возводить в сан новых епископов.

Решив стать в те годы епископом, он открыто избрал путь мученичества в самом прямом, обнаженном виде, зная, что принятие епископской митры наверняка вело к аресту и ссылке.

С этого момента начинается крестный путь владыки Луки, путь подвига и страданий, после чего он потом все же скажет: «Я полюбил страдание, так удивительно очищающее душу»…

Архиереем он стал 31 мая 1923 года, а уже 10 июня последовал первый арест.

Сотрудники ГПУ не стали затруднять себя, чтобы измыслить сколько-нибудь достоверное обвинение против епископа. Его противодействие «обновленцам» и верность Патриарху Тихону — вот истинная причина, по которой от него следовало избавиться во что бы то ни стало. Его обвинили в сношениях с Оренбургскими контрреволюционными казаками и одновременно в связях с англичанами, которые он, якобы, осуществлял через турецкую границу…

Сосланный на Енисей, 47-летний епископ опять едет в поезде по дороге, по которой в 1904 году ехал в Забайкалье совсем молодым хирургом…

Тюмень, Омск, Новосибирск, Красноярск… Затем, в лютую январскую стужу заключенных повезли на санях за 400 километров от Красноярска — в Енисейск, а потом еще далее — в глухую деревню Хая в восемь домов, в Туруханск… Но и этого было мало. Мешающему победе атеизма епископу Луке, с прибытием которого церковная жизнь в Туруханске явно оживилась, «уполномоченный с большой злобой объявил, что за неподчинение властям я должен немедленно уехать подальше от Туруханска. Я спокойно спросил, куда же именно меня высылают, и получил раздраженный ответ: «На Ледовитый океан».

Иначе как преднамеренным убийством это назвать было нельзя, и свое спасение в пути за полторы тысячи верст в открытых санях на жестоком морозе он позднее объяснял так: «В пути по замерзшему Енисею в сильные морозы я почти реально ощущал, что со мной — Сам Иисус Христос, поддерживающий и укрепляющий меня»…

Дети епископа Луки в полной мере заплатили за «поповство» отца. Сразу после первого ареста их выгнали из квартиры. Потом от них будут требовать отречься от отца, будут исключать из института, «травить» на работе и на службе, клеймо политической неблагонадежности будет преследовать их много лет…

Епископа Луку современники упрекали, что он, ради «рясы и креста» лишил своих детей нормального детства. Но он любил своих детей, очень любил и мучительно переживал издевательства, которым их подвергали. Проводя много лет в ссылках и не имея возможности заниматься воспитанием детей, он делает это через письма. О глубокой привязанности к своим детям, о горячем интересе его к их успехам, здоровью, к их личной жизни свидетельствует каждое из нескольких сотен писем епископа к детям. Заботой, беспокойством, любовью дышит каждая строка этих посланий. «Хотя и лишил Господь Бог моего непосредственного руководства, но знай, что ты уже много получил от меня, — пишет он старшему сыну Михаилу. — Я считаю, что главное воспитание — это пример родителей. Я воспитывал вас, моих детей, примером своей жизни. Ни на минуту не забывай, что ты сын епископа, святителя-исповедника Христова, и знай, что это налагает на тебя страшную ответственность перед Богом».

Его сыновья пошли по стопам отца, избрав медицину, но никто из четверых не разделил его страстной веры в Христа.

… В 1930 году последовал второй арест и вторая, трехлетняя ссылка, после возвращения из которой он ослеп на один глаз, а за ней и третья — в 1937-м, когда начался наиболее страшный для Святой Церкви период, унесший жизни многих-многих верных священнослужителей. Его опять сослали в Сибирь, на сто десятый километр от Красноярска.

Все невыносимые тяготы ссылки епископ Лука переносил смиренно, и только потом скажет: «Из первой ссылки, в которую отправился здоровым человеком, я вернулся чуть живым инвалидом…» Лишь двадцать лет спустя, диктуя свои мемуары, архиепископ Лука закрепил на бумаге все пережитое в лагерях и ссылках: голодовки, пытки, побои, и главное — конвейр. Конвейр — это когда допрашивали тринадцать, а то и больше суток без сна. Он вспоминал: «Этот страшный конвейр продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем, ни ночью. Однажды во время допроса заснул сам чекист. Разбудил его внезапно вошедший в комнату начальник следственного отдела. Попавший в беду чекист стал бить меня ногой, обутой в сапог. Потом несколько дней карцера… Я опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это, меня заставляли стоять в углу, но я скоро падал от истощения…» Конвейры и прочие тюремные «игры» так ни к чему и не привели — он протоколов не подписывал и от веры Христовой не отрекся.. Где бы он ни был в ссылке, он всегда оставался верным своему пастырскому и врачебному долгу, исцеляя людей духовно и телесно.

Начало Второй мировой войны застало 64-летнего епископа Луку Войно-Ясенейкого в третьей ссылке.

Он отправляет телеграмму Калинину, в которой пишет: «являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта или тыла, там, где мне будет доверено… По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука».

Его назначают консультантом всех госпиталей Красноярского края — на тысячи километров не было специалиста более необходимого и более квалифицированного. Подвижнический труд архиепископа Луки был отмечен медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов», Сталинской премией Первой степени за научную разработку новых хирургических методов лечения гнойных заболеваний и ранений.

Он был автором 55 научных трудов по хирургии и анатомии, а также, 12 толстых томов проповедей.

Велик был его дар как проповедника. «Считаю своей главной архиерейской обязанностью везде и всюду проповедовать о Христе», — говорил он, и остался верен этому принципу до конца своих дней. Он писал проповеди, произносил их, рассылал листки с текстами по городам страны. Печатать их запрещали. Его проповеди, по словам современников, отличались простотой, искренностью, непосредственностью и самобытностью. Смелость — еще одна черта Луки-проповедника. Сколько надо было иметь смелости, чтобы в те годы говорить о том, о чем никто другой не решился бы! Не оставался он молчаливым наблюдателем и тогда, когда разрушали храмы Божии. В 1930 году, после первой ссылки, он хотел сжечь себя в церкви во имя преподобного Сергия Радонежского, узнав, что она предназначена к разрушению. «Я не мог стерпеть разрушения храма. Оставаться жить и переносить ужасы осквернения и разрушения храмов Божиих было для меня совершенно нестерпимым. Я думал, что мое самосожжение устрашит и вразумит врагов Божиих — врагов религии и остановит разрушения храмов, колоссальной дьявольской волной разлившиеся по всему лицу Земли Русской. По воле Божией закрытие Сергиевской церкви было почему-то отложено на короткое время. А меня в тот же день аресовали, и церковь разрушили, пока я был в тюрьме».

В 1930 году главный антирелигиозный деятель страны Ярославский, чьим именем названа одна из улиц нашего города, рапортовал, что половина церквей уже закрыта. А сколько их было уничтожено!

…В 1943 году, когда по отношению к Церкви произошли известные перемены, Преосвященнейший Лука становится архиепископом Красноярским и, сообщая сыну об открытии храма, первым делом вспомнил о проповеди: «После шестнадцати лет мучительной тоски по Церкви и молчания отверз Господь снова уста мои»…

В 1944 году Высокопреосвященнейшего Лука назначают архиепископом Тамбовским и Мичуринским, а 26 мая 1946 года — архиепископом Крымским и Симферопольским.

Документы и свидетельства подтверждают: для архиепископа Луки вторая половина сороковых годов — время страстного увлечения делами Церкви. Он администрирует, проповедует, особенно любит службу в храме.

В начале 1955 года архиепископ полностью теряет зрение. Своей дочери он пишет: «От операции я отказался и покорно принял волю Божию быть мне слепым до самой смерти. Свою архиерейскую службу стану продолжать до конца».

Кто не знал архипастыря, вряд ли мог подумать, что совершающий Божественную литургию владыка слеп. Он на память читал молитвы, самостоятельно совершал каждение, без ошибки читал Евангелие.

Ему довелось пережить еще одну, самую мучительную для него трагедию — недолгим было время «передышки» для Церкви. Новый виток антицерковных репрессий, начавшийся вскоре после войны, в 1954 году за считанные месяцы достиг высот угрожающих: травля и аресты верующих, публичные оскорбления священников, закрытие и уничтожение храмов попытка лишить Церковь даже минимального статуса в обществе…

Еще семь лет — до самой смерти! — архиепископ Лука боролся. В разные годы этого периода он пишет сыну: «…Церковные дела становятся все тяжелее и тяжелее. Закрываются церкви одна за другой. Священников не хватает и число их все уменьшается… Наш уполномоченный — злой враг Христовой Церкви, все больше и больше присваивает себе мои архиерейские права и вмешивается во внутрицерковные дела. Он вконец измучил меня… по местам доходит до открытых бунтов против моей архиерейской власти. Трудно мне переносить их в мои восемьдесят два с половиной года. Но уповаю на Божью помощь…» И, наконец, как выдох человека, окончательно выбившегося из сил: «Общее положение церковных дел становится невыносимым…»

До смерти осталось всего полгода…

Скончался Владыка 11 июня 1961 года в День Всех Святых, в земле Российской просиявших, и был похоронен на церковном кладбище при Всехсвятском храме Симферополя. Несмотря на запрет властей, его провожал весь город.

18 марта 1996 года состоялось обретение святых останков Святителя, а 20 марта его святые мощи были перенесены в Свято-Троицкий собор Симферополя.

А через сорок лет после своей кончины владыка Лука предстал перед современниками в своем истинном виде: святой.

… В 1954 году, когда люди были встревожены внезапным усилением антирелигиозной пропаганды, 14 октября, в день Покрова Пресвятой Богородицы, 77-летний святитель Лука обратился к своей пастве с проповедью: «Вы, все вы, слушающие меня, — это малое стадо Христово. И знайте, и верьте, что малое стадо Христово непобедимо, с ним ничего нельзя поделать, оно ничего не боится, потому что знает и всегда хранит великие слова Христовы: «Созижду Церковь мою и врата адовы не одолеют ее».

Так что же, если даже врата адовы не одолеют Церкви Его, малое стадо Его, то чего нам смущаться, чего тревожится, чего скорбеть?! Везде и повсюду, несмотря ни на что, сохранилось малое стадо Христово, сохраняется оно и доныне!»

Сохраняется оно и доныне…