Теперь об этом можно рассказать


Глеб был поэтом-символистом из Пскова, а работал дворником в одном из сретенских переулков. В середине восьмидесятых такое сочетание было совершенно нормальным.

Я и сам пару отопительных сезонов отработал в кочегарке. Это было такое заведение, про которое Сергей Довлатов сказал: «Это не кочегарка. Это Сорбонна какая-то». И в нашем случае был прав, ибо из восьми работающих кочегаров двое писали стихи, двое концептуальную прозу, и один занимался каким-то загадочным религиозным синкретизмом (он, правда, скоро попал в психушку, а на его место взяли волосатого рок-музыканта). Остальные были проще - обычные дзэн-буддисты в духе Сэллинджера.

Глеб приходил к нам в редакцию еще и просто поговорить. Идти ему было минут десять до Цветного бульвара. К нам тогда многие приходили поговорить: у нас в отделе было интересно. Днем пили чай и кофе, к вечеру переходили на напитки повеселее.

Но в то лето у меня уже появился металлоискатель, я держал его на работе и часто выходил проверить отвалы строительных котлованов и траншей. Собирали глазами глиняные курительные трубки, находили монетки, пуговицы. Иногда смотреть на невиданное в те времена зрелище из нашего здания выходила целая толпа. И Глеб тоже участвовал. Мы не были друзьями, а добрых приятелей у обоих было и без того много по всей Москве, поэтому особо не сходились.

Но однажды он пришел с округленными глазами и именно ко мне. История, им рассказанная, была действительно захватывающей. Как положено дворнику, он имел казенную квартиру и подсобку в подвале одного из бесчисленных двухэтажных сретенских домов. Подсобка досталась ему от прежнего дворника и была завалена старыми коробками, ржавыми лопатами, дырявыми ведрами и прочим необходимым дворнику имуществом. Неделю назад лейтенант-пожарник, ходивший по служебным помещениям с инспекцией, категорически велел ему все барахло выкинуть, чтобы оно как-нибудь, не дай Бог, самостоятельно не возгорелось.

Глеб, человек исполнительный, два дня таскал в мусорный контейнер скопившийся за многие годы хлам и вычистил подсобку до дна. Деревянный пол сгнил в труху, и Глеб решил и его тоже сломать и выбросить. Так и сделал. Под досками обнаружился кирпичная выкладка. Но в одном месте, у стены, вместо кирпича лежали две большие каменные плиты. От старости и собственной тяжести между ними образовалась довольно широкая - ладонь можно просунуть - щель. Глеб засунул в щель длинную рейку. Рейка вся ушла вниз, и дна не достала. Глебу стало интересно, и он бросил в щель подожженную газету. Сверху стало видно, что под подвальной подсобкой есть еще одна комната, с кирпичным сводом и железной дверью, ведущей куда-то в сторону.

Стало еще интересней. Глеб принес лом и одну плиту сдвинул. До пола оказалось метра два. Тогда Глеб сколотил лестницу, опустил ее в дыру и побежал ко мне.

Я много слышал об огромных сретенских подвалах. В основном это были соединяющиеся между собой проходами и проездами склады, торговые лабазы и подвалы 19 века, но они смыкались с более ранними подземельями. Говорили, помню, о подземном ходе от Сретенского Введенского монастыря к церкви Троицы в Листах.

Уже после войны подвалы оказались заброшенными. И кому только не служили они убежищем! От троцкистов до сатанистов. И побывать там, особенно с металлоискателем, конечно же, хотелось.

Глеб, тот вообще спал и видел сундуки со златом.

Мы постарались сделать все «по уму». Глеб откуда-то принес бухту провода, подсоединил два патрона с лампочками. Ну и как положено - два фонарика с запасными батарейками, свечки, спички, полутораметровый щуп из закаленной проволоки, фомка, ножи, лопатка, канистра с водой, термос с чаем. В домоуправлении Глеб предупредил, что будет подвал свой чинить - это для того, чтобы знали, где искать, если, не дай Бог, что.

И вот, выбрав день и одевшись соответствующе в телогрейки и кирзовые сапоги, спустились мы в подземелье, стянув за собой бухту провода с лампочками. Плотный песчаный пол, крепкие кирпичные стены, правильный, по лекалу, свод. И очень сухо, ни на стенах, ни на полу ни следа плесени. Комната небольшая, абсолютно пустая. Дом, построенный в конце 19 века над ней, опирался фундаментом на ее своды. Вот только дверей в ней обнаружилось две. Одна небольшая, прикрывающая собой полукруглый лаз в дальнем углу, и вторая, нормальная, которую с самого начала увидел Глеб.

Начали мы с большой двери. Железная, перекрещенная толстыми полосами с круглыми головками заклепок, она поддалась неожиданно быстро. Но, приоткрывшись, замерла мертво. Пока Глеб с ней возился, аппаратом я проверил пол комнаты. Пусто, лишь слабые и отдаленные «железные» сигналы. Так что аппарат я пока оставил и слазил наверх за ломом. Им мы просто своротили неподатливую дверь, выдернув вделанные в кладку петли.

Ну и напрасно старались. Проем оказался завален спрессованным битым кирпичом, какими-то гнилушками, песком, известкой. В самом низу Глеб заметил непонятно как уцелевшую бутылочку из-под смирновской водки, так называемый, «мерзавчик», примерно 0,3 литра. Бутылочку мы выцарапали, а завал пробивать, разумеется, не решились.

Настроение тоже упало. Если уж такой проход завалило, то маленькую дверцу даже и открывать не хотелось. Но внушительная куча снаряжения, сваленная в центре подземелья, требовала своего - каких-то действий, работы, приключений.

Поэтому, перекурив, взялись за маленькую дверь. Тут нас ждала неожиданность - она оказалась запертой изнутри! Это мы выяснили, когда привычным уже методом через полчаса тяжкого труда вывернули из стены ее петли. На внутренней стороне двери имелся внушительный засов, и он был задвинут в специальное гнездо.

За дверью мы увидели низкий лаз не лаз, проход не проход. Пройти можно только сильно согнувшись, почти гусиным шагом. И все равно так и тянуло встать на четвереньки. Глеб полез первым, таща за собой провод с лампочкой. Стало видно, что лаз уходит куда-то вниз. Света лампочки едва хватало метров на несколько. Мне было совершенно не страшно, однако уютом в подземелье совсем не пахло, и фомку я сжимал в кулаке отнюдь не бессознательно. Мы медленно пробирались вниз. Уже через десять метров стало повыше. Я старался запомнить любую замеченную мелочь. Вот в стене торчит шляпка кованого гвоздя. Под ногами, в мягком песке - обломки фарфоровой тарелки или чашки. Что поражало, - воздух тут был совершенно не затхлый и не холодный, а как бы текучий и прохладный. Пахло как на стройке.

Мы шли и шли, правда, очень медленно, а проход не кончался, хотя стал выше и идти по нему уже можно было почти нормально. Очевидно, этот проход соединял два каземата. Оба они были явно не слишком старые, но таинственности тут хватало. Тем более, что последние минимум пятьдесят лет тут точно никто не ходил.

Наконец коридор кончился, и перед нами опять возникла дверь. На этот раз обычная, деревянная, из толстых плах. Доски рассохлись, а гвозди в них еле держались. Ее даже вышибать не пришлось - дверь рассыпалась от простого толчка. Тут как раз кончился провод, и лампочку пришлось пристраивать к остаткам косяка. Пристраивали-пристраивали и нечаянно стряхнули волосок, оставшись ненадолго в кромешной темноте. Вот тут стало по-настоящему неприятно.

Зажгли фонари.

В этом подвале различались следы… ну, не жизни, конечно, а скорее какой-то деятельности. Прежде всего, здесь имелась печь. Она высилась рядом с нами - массивное такое сооружение с дымоходом, уходящим куда-то в стену. Глеб открыл чугунную дверцу, зажег клочок бумаги, но тут же крошечный огонек погасил. Тяги не было. Еще в подвале рядом с печью стоял разломанный столярный верстак, валялись в беспорядке пустые ящики, корзина с углем. Все было покрыто толстенным мохнатым слоем пыли.

Мы стояли посреди подвала, с интересом разглядывая все, что освещали мутные лучи фонариков. Подвал был очень большим, перегорожен какими-то дощатыми переборками, часть из которых развалилась, а до дальних стен фонарик достать не мог. Правый угол каземата обрушился, завалив песком и битым кирпичом еще какую-то мебель. Пол тут был земляной и тоже покрыт мягким слоем слежавшейся пыли толщиной в три пальца.

Глеб осторожно двинулся дальше, а я опять включил аппарат. Здесь звуков было намного больше. Уже через два шага пришлось пустить в ход лопатку. Это нашлась медная «лысая» пуговица. Уже у стены снова послышался четкий сигнал. Пошарив в пыли, я нащупал обрубок серебряной монеты. Он был сплющен, но разобрать руку с занесенным молотом можно было и в желтом фонарном свете. Советский полтинник. Рядом лежал другой кусок монеты, поменьше. И еще, и еще. Кто-то тут рубил на части монеты и несколько штук потерял.

Когда появилось советское серебро, его первое время из рук не очень-то выпускали, это я знал. Прятали, меняя бумажные дензнаки на звонкую монету. Из серебра делали разную ювелирку, например, которой в те времена было очень мало. И ценилась она очень дорого. Так что в этом подвале вполне могла быть в те времена подпольная мастерская, сделал я вывод – и, как всегда, ошибочный.

И тут за спиной раздался всполошенный крик. Я обернулся, и луч фонарика, прочертив желтым пятном по сводам, уткнулся в Глеба. Тот, пятясь, отходил ко мне, показывая на что-то в глубине подземелья пальцем. Оставив металлоискатель на полу, я подбежал к нему.

- Там сидит кто-то! – крикнул он мне.

Лучи фонариков скрестились, и я тоже увидел. Метрах в пятнадцати от нас, у самой стены подземелья можно было различить очертания большой скособочившейся бочки, а из-за нее высовывались две неподвижные ноги. Мы долго стояли, разглядывая их. Глеб оказался зорче.

- Это мертвец, наверное, - вдруг, как мне показалось, с облегчением, сказал он. - Или чучело.

- Почему?

- На сапоги посмотри.

Но я все равно ничего не видел. Пришлось, хотя и очень этого делать не хотелось, подойти поближе. Я вообще предпочел бы тихо смыться отсюда, забрав по дороге только аппарат. Но Глеб, справившись с собой после первых минут смятения, был настроен более решительно.

- Ну, теперь видишь? Подметки?

Теперь я увидел.

Человек за бочкой был обут в высокие кожаные сапоги, а вот подметки на них оторвались и с носков свернулись в трубочки.

- Да, покойник. Давно лежит, - Глеб был на удивление спокоен. - Пойдем, посмотрим.

- Не боишься?

- Покойников нет. Я их видел-перевидел. Несколько лет в военно-поисковом отряде работал. Это живых надо бояться.

Тут мы и подошли к бочке. Дальше, кстати, пройти было невозможно - обвал. Правда на самом верху обвала стала видна еще какая-то другая кладка, а в ней широкая щель, но туда карабкаться, решил я сразу, я точно не буду. Мне хватало того, что я видел перед собой.

Привалившись спиной к кирпичной кладке, утопая в пыли, перед нами сидела мумия.

Глеб, на вид нисколько не потрясенный, присел на корточки и увлеченно рассматривал мертвеца.

- Как он погиб? – спросил я, удивившись своему внезапно севшему голосу.

- Непонятно. Все вроде цело. Как будто вот сел, уснул и умер. Да теперь разве поймешь. О, гляди, трехлинейка, - Глеб осторожно поднял из пыли рядом с правой рукой покойника винтовочный обрез.

Он зажал фонарик под мышкой и с усилием, но сноровисто передернул затвор.

- Нет, это не «мосинка», это фроловка, берданка охотничья. Гладкоствольная, 32 калибра. Такая у деда моего была. Патрон внутри застрял…

Глеб возился с обрезом, а я глядел на мумию. Когда-то это был рослый мужик. Собираясь в подземелье, он с головы до ног оделся в кожу – сапоги, кожаные штаны, длинный кожаный плащ. На уроненной на грудь голове глубоко сидел кожаный картуз с большой красной эмалевой звездочкой на околыше. Слева стоял железнодорожный керосиновый фонарь. Тут же валялся молоток-кирочка каменщика. Снарядился покойник не хуже нашего. Я машинально поднял фонарь за железное кольцо на крышке. Внутри булькнуло. Жестяная дверца открылась легко, однако фитиль, высовывающийся из банки с керосином, сверху затвердел.

- Слушай, он стрелял ведь в кого-то! Гильзу внутри раздуло. Пытался, наверное, перезарядить, вон патрон-то в руке. Так и помер.

Я осторожно поставил фонарь на пол и перевел луч фонарика вниз, на руку мертвеца. Действительно, в левой кисти, сморщенной и сухой, покрытой трещинами лопнувшей кожи, темнел медный цилиндрик. Глеб, не колеблясь, нагнулся, легко выдернул патрон и сунул его в карман.

- Теперь и мы с оружием, - сказал он.

- Ему вон обрез не очень помог, - ответил я.

- Ничего, не помешает, - сказал Глеб, деловито засовывая обрез себе за пояс. - А если серьезно, то надо отсюда уходить. И не возвращаться никогда.

- Почему?

- Если не хотим, чтобы и нас вот так же нашли лет через сто. Отчего он помер? И я тоже не знаю. Все, что угодно может быть. Может тут газ какой-нибудь просачивается. Или пауки ядовитые живут. Короче, уходим.

- А этого тут оставим?

- Он себе могилу сам выбрал. Вон какую. Лучше всякого склепа. Обрез вот заберем. И патроны.

Он снова нагнулся, пошарил в пыли рядом с рукой мертвеца и нашел еще три патрона.

- Пригодятся…

Но когда Глеб поднимался, неловко задел стоящую рядом здоровенную бочку – и лопнул последний обруч и, бочка тут же рассыпалась. Одна клепка ударила мумию по голове, и с нее вместе с остатками волос медленно сполз картуз. Обнажился череп, обтянутый коричневой блестящей кожей. И на лбу, чуть повыше почти не провалившегося носа обнаружился сине-зеленый отпечаток пятиконечной звезды!

- Нет, - пробормотал Глеб. – Это уже чересчур. Я и сам символист, но не настолько же! Все, уходим!

И мы ушли.

Глеб унес обрез, я захватил фонарь. За забытым мною аппаратом ходили вместе, - разлучаться даже на минуту не хотелось. Отступали, впрочем, в полном порядке, сохранив всю технику и вооружение. Пристраивали на место выломанные нами двери, аккуратно сматывали провод. Выбравшись из лаза, мы еще и привалили маленькую дверь большим камнем, вывороченным из песка. Поднялись в Глебов подвальчик, втащили за собой лестницу, аккуратно задвинули плиты. И все это на одном дыхании.

Только когда с мягким стуком легла на место последняя плита, сдвинутая ломиком, и исчезла щель, которая и привлекла Глебов взгляд, мы перевели дух. Окончательно отдышались только на улице, под солнцем. Здесь, в тихом дворике не особенно верилось в подземелье, мумию, сидящую под бочкой, все эти ходы, своды, железные двери. Сейчас я иногда думаю, что все попросту мне приснилось, но сон запомнился и до сих пор не дает мне покоя.

Мы выколотили пыль из телогреек и штанов, сложили инвентарь и снаряжение тут же в подсобке, я разобрал металлодетектор, сунул его в сумку. И отправились к Глебу, жил он метрах в двухстах.

Сели, откупорили коньяк. Я вспомнил про разрубленные монеты, высыпал их на стол. Кучка серебряных обрубков что-то мне напоминала. Глеб тоже как-то подозрительно смотрел на эту кучку. Потом, словно вспомнив что-то важное, полез в карман и достал оттуда патрон, взятый у мумии. Зубцом вилки поддел верхний пересохший войлочный пыж и, перевернув гильзу высыпал на стол дробовой заряд.

Получилась точно такая же кучка серебряных обрубков монет. Патроны были снаряжены серебряной дробью!

Мы, не сговариваясь, оба потянулись за бутылкой

- Тем более туда не полезу, - заявил Глеб. - Хоть там золотом все усыпано!

- В кого же он стрелял-то?

- В того самого! Это у него гильзу в патроннике раздуло, перезарядить сразу не смог. Тут его и достали. А ты говоришь…

- Надо бы участковому хотя бы сказать.

- А еще лучше попу. Пусть кадилом помашет, вдруг поможет.

Мы еще долго сидели за коньяком, пытаясь хоть что-то разгадать эту историю. Но чем больше пустела бутылка, тем меньше мы понимали, что же произошло в том подземелье.

Я долго не решался рассказывать эту историю. Знал, что поверить в нее трудно. Так, намекал только в редких публикациях. И сейчас не хочу говорить про тех, кто боится серебра, и про того, кого убить можно только серебряной пулей. Или дробью. Но недавно я проезжал тем сретенским переулком - на месте подземелья был огромный и глубокий, обнесенный забором строительный котлован. Там работал экскаватор, бульдозеры, было много людей. Никакой мистикой и близко не пахло. Однако не хотел бы я жить в том доме, который построят на месте подземелья.

И сейчас, когда встречаемся с Глебом, мы вспоминаем не те полдня в подземелье, и «сухой остаток» давней экспедиции, а эту опустевшую бутылку, стоящую на столе ровно посреди двух кучек серебряной дроби.

Николай Соловьев